Мое время
Когда тебе восемьдесят – можно все. Уже можно.
Забить на рекомендации врачей: «А что мне будет? Ах, умру. Ну-ну. А если все это съесть, то нет? Точно? Ах, не можете гарантировать, но скорее всего не так быстро…»
Еще можно выбросить наконец будильник. Или лучше – сделать из него кашпо на стену с шестеренками наружу. Люблю шестеренки. Вставать, когда захочется. Ложиться тоже. Опаздывать везде, где не нравится быть. Или делать вид, что забыла, и не приходить вовсе. Наручные часы носить наконец только для красоты – и к черту время.
Теперь можно спокойно делать зарядку ночами. А на слова о том, что от этого плохой сон, дьявольски смеяться и говорить, что вообще не спишь. И ведь почти не врешь – сна стало меньше, он сух и тонок, а еще пуглив, зараза. Но всегда можно доспать потом, бодрствования-то осталось тоже может совсем чуть-чуть. Поэтому ночами можно читать, а еще гулять. И вот теперь-то точно совсем не страшно – кому ты нужен! А еще есть чудный свисток. Написано «от акул», ни разу не видела их на ночных улицах – должно быть, отлично помогает. А если нет – еще есть электрошокер (хотя всегда мечтала о пистолете!).
Зато встретить рассвет на мокрой от росы лавочке в парке – бесценно. И ведь знала об этом в семнадцать, а потом как-то стало не до того…
Можно гладить коней в парке. «Ах, нельзя? Простите, думала, это мой внук». Говорить штампами или молчать, если знаешь, что твои слова ничего не изменят. Быть леди или не быть ею (настрой можно менять с завидной частотой). Пить или танцевать. Быть или не быть вовсе.
Когда тебе восемьдесят – можно все. Почти… Руки так и не дошли до тяжелых наркотиков (может и не дойдут, но думать ты себе ничего не запрещаешь), духу не хватает продать квартиру и уехать, наконец, в путешествие без плана (ли уже не хватает желания? Ведь любое путешествие можно начать от своей двери и до обеда вернуться, довольной, как из кругосветки).
Близкие еще до конца не привыкли, что тебе можно все. Но это всего лишь вопрос времени. Ведь когда-нибудь тебе будет девяносто!
